Одинокий бродяга любви Казанова

Одинокий бродяга любви Казанова
Аркадий принадлежал к категории мужчин, которую можно условно назвать «вечно молодые». Такой тип никак не может смириться с тем, что время идет, всё вокруг меняется, а, главное, меняется он сам. Вот и лицо избороздили морщины, и голову посеребрила седина. Впрочем, и серебрить-то особо нечего уже — его шевелюру и в молодости нельзя было назвать пышной, а сейчас она и вовсе просвечивала, как реденький берёзовый колок в солнечный день. Аркадий упорно закрашивал седину хной. Теперь она напоминала выеденное грызунами ржаное поле.

Он по-прежнему ухарски ходил зимой без шапки, носил свитерки в обтяжку, зачем-то отращивал ноготь на мизинце левой руки, в компании всегда старался быть на виду, рассказывал анекдоты с бородой Карабаса-Барабаса и громко смеялся своим сомнительным шуткам. В его речи частенько проскальзывали словечки «чувиха», «дубизм», «кирять» и прочие перлы шестидесятых. Он не понимал, а скорее, не хотел осознавать, что не только среди молодых, но и среди ровесников выглядит нелепо и смешно. Застрял человек в своей молодости и всё тут.

А молодость была бурной. После первой неудачной женитьбы, бросив жену с маленьким сыном, он начал мотаться по свету, как перекати-поле. Ни на какой работе подолгу не задерживался, а если честно, то работать не любил совсем. Он всегда делал ставку на женщин, благо, дуры на этом свете не переводятся во все времена. Особенно лёгкой добычей были одинокие дамы с детьми, уставшие от одиночества. Такая и накормит, и напоит, и приголубит, да ещё будет при этом считать себя облагодетельствованной, будто ей дар бесценный с неба свалился. Ухаживать Аркадий умел профессионально. Довольно приятная наружность, почти джентльменские манеры, хорошо подвешенный язык, которым он умеючи развешивал лапшу на уши очередной возлюбленной, редко давали осечку. Неплохо изучив за годы странствий женскую психологию, он знал, кого можно взять на пылкие признания в вечной любви, кого на жалость к своей несправедливой судьбе, а кому и намекнуть на якобы солидное наследство, которое ему светит в недалёком будущем. Возраст женщины большой роли для Аркадия не играл, но, поскольку был он эстетом, то предпочитал более-менее симпатичных.

И вот опять уютное семейное гнёздышко. Очередная гражданская жена счастлива — наконец-то встретила того, единственного! Только, как говорится, недолго музыка играла… Идиллия рушилась, как песочный замок. Считая себя идеальным, он искал причину очередного разрыва в женщинах — эта скуповата, та — тупая, не поняла его возвышенной души, у этой непослушные, избалованные дети, а та вообще психопатка…
Причина же во всех случаях была одна. Через некоторое время из нежного и любящего рыцаря Аркадий превращался в тирана и «кухонного бойца» — несдержанный на язык, он мог и кулаки пустить в ход. Не во время поданный ужин, не так поглаженная рубашка, улыбка встречному мужчине на улице — всё становилось причиной скандала. А в итоге ему опять указывали на порог. Собрав свой немудрящий скарб, состоящий из одежды (в основном, подаренной жёнами), чашек, ложек, вилок, он опять пускался на поиски счастья…

Счастье Аркадий нашёл. Только не понял, что это — счастье. С последней гражданской женой он прожил дольше всех. Невзрачная, щупленькая, тихая, она, пожалуй, и впрямь любила его по-настоящему, беззаветно и преданно, как собачка. Терпела все его выходки, исполняла любые желания. А он срывал на ней злость и колотил до полусмерти именно за то, что она вот такая невидная, покорная, по сравнению с теми, прежними — ворона вороной. Специально, чтобы сделать ей больно, рассказывал о бывших жёнах, об их достоинствах.
Вера умерла в одночасье от сердечного приступа. Её взрослый сын тут же выставил
«папашку» за дверь, не простив ему смерти матери. И опять это, теперь уже не очень сладкое слово «свобода». Пятьдесят с большим гаком, а за душой ничего — ни денег, ни дома, ни детей, на которых можно было бы навязаться.

… Аркадий стоял на вокзале знакомого городка, где когда-то не одной вскружил голову. Зачем он приехал сюда? Сам себе боясь признаться, он где-то в самом далёком закутке души питал некую надежду, что кто-то из его бывших пожалеет бедного «вдовца». Вместе и старость веселее встречать. Конечно, он уже не тот, что раньше, но ведь и они не помолодели, двух даже можно сразу вычеркнуть из списка — старушки уже совсем, если живы. А он ещё — ого-го! Аркадий снова распустил хвост. Но под промозглым осенним дождиком, без головного убора, с поднятым воротником модного когда-то плаща, он со стороны был больше похож не на павлина, а на ощипанного мокрого воробья. Рядом с ним притормозила голубая «шестёрка».

-Дядечка, вас подвести? — участливо спросила женщина, приоткрыв дверцу машины. На вид ей было за тридцать.
— Ну, если вас это не затруднит, добрая фея! — Аркадий, опять позабыв о возрасте, пустил в ход все свои «чары».
— Только назад, пожалуйста, а то мама любит ездить только на переднем сиденье. Она через несколько минут придёт. Если вы, конечно, не торопитесь.
— Нет, нет, что, вы!.. Вот любуюсь знакомыми местами, вспоминаю.
За то время, пока они ждали мать Лены, так звали женщину, Аркадий успел её разговорить, и узнал, что она разведена, одна воспитывает сына. Сердце в груди учащённо забилось — а чем чёрт не шутит? Она смотрит на него с явным интересом. Есть ещё порох в пороховницах!
Аркадий заливался соловьем и даже не взглянул на женщину, которая села в машину, лишь вежливо поздоровался.

— Ну, что? «Поедем, красотка, кататься...» — довольно приятным баритоном пропел он, когда машина тронулась. — Я, ведь, Леночка, раньше в филармонии пел, да. А потом надоели все эти гастроли, концерты…
— Да потому что тебя даже из такой захудалой филармонии выперли поганой метлой за пьянку и гонор! — неожиданно вступила в разговор мать Лены. — Ты ей ещё расскажи, как напугал её в детстве, когда на меня с кулаками налетел. Расскажи, как окно вышиб среди зимы, расскажи, как мы с ней от тебя по соседям прятались, а ты жировал в нашей квартире!
— Надя?! — Аркадий растерялся так, что на миг потерял дар речи. Эта была именно та женщина, которую он, как ему казалось, любил когда-то больше всех, и на которую больше всех надеялся, приехав сюда. Тем более слышал, что она одна.
— Надюша! Как я рад!

— А уж я-то как рада, слов нет! Давно у нас таких гастролёров не бывало! Ленка, сколько раз говорила, не сажай в машину каждого встречного поперечного. Хоть кол на голове теши! — набросилась Надежда на дочь, у которой был вид абсолютно ничего непонимающего человека. — Ещё и слушает его, уши развесила! «Леночка!» — передразнила она Аркадия.
— Мам, ты чего? Жалко стало пожилого человека, дождь там. Ну, разговорился дяденька, что такого. А кто это? — почти шёпотом спросила Лена.
— А это у нас, как там Леонтьев поёт? «Одинокий бродяга любви Каэанова, вечный любовник и вечный злодей сердцеед!»
— Надя, ну что ты, в самом деле, как говорится, кто старое вспомнит… — с Аркадия слетели последние павлиньи перья.
— Да я бы и не вспомнила это старое, если бы ты не нарисовался! Ой, глянь на себя! — вдруг захохотала Надежда. — Теперь ты не Казанова, а просто старый пукальщик! А всё туда же!

— Надежда! — в голосе Аркадия появились металлические нотки, которых всегда боялись женщины, зная, что за этим последует. На сей раз последовало нечто другое. Глаза бывшей жены стали совсем ледяными.
— Лена, останови машину! — приказала Надежда.
— Мам, не могу, нельзя тут!
— Останавливайся, я сказала! Ну?!
Надежда шустро выскочила из машины, резким движением распахнула заднюю дверку, схватила Аркадия за шиворот. К такому повороту дел он не был готов и, не успев даже сгруппироваться, приземлился, вернее, приводнился в здоровенной луже.
— Считай, что купаешься в море бабских слёз! — крикнула ему Надежда уже из машины.
Аркадий поднялся на ноги грязный, мокрый, его душила злоба.
— Зараза! Догнал бы — убил! — он погрозил вслед «шестёрке» кулаком. Шагая назад к вокзалу, он вдруг впервые со страхом и горечью осознал, что ему никогда не догнать не только Надежду, но, самое ужасное — время, которое убежало далеко вперёд, пока он старался казаться молодым. Время, в котором он ни одну душу не сделал счастливой…

городок, женщины,