Память о любимой бабушке.
Автор: sinyavskaya
- Просмотров: 450
- 0 комментариев
Приснилась бабушка. Приснилось ощущение, какое при ней было. Давно забытое. Я не могу словами передать, очень сложно. Защиты от всех проблем...
Ведь в нашей семье только одна любила меня по-настоящему.
Саму бабушку я не видел, но ощущение зачем-то испытать дали. Давно забытое, с детства ещё. Я сижу за столом, из окна льётся солнечный свет. Полная безмятежность. Всё хорошо, а будет ещё лучше. Вот это я очень давно утратил.
У бабушки, как и у меня, в гороскопе Луна во Льве была — по этой части мы родня. Но это ощущение создавала именно она, а не детство.
И только бабушка была Солнцем — стабильный, согревающий свет. Не сжигающий, как огонь Овна, не тлеющий перепадами, как огонь Стрельца, а животворящий огонь Льва.
Больше всех в нашей семье любви достойна была бабушка.
Всю жизнь старалась, чтоб было по-людски и чтоб всем было хорошо — и душой старалась, и деньги все отдавала, пока дедушка складывал их — а оно всё равно по-скотски получалось. Умерла, когда мне было двенадцать лет. Очень тяжело и долго болела.
И завещала нам не грызться на розовой бумажке, но и то не сбылось… Я смог настоять лишь, чтобы выполнили последнюю волю относительно развеивания над Днепром, так как слышал о ней неоднократно из первых уст — а дед и тут решил по-своему. Тут уж в меня будто дьявол вселился, хоть и всего 13 было.
Там развеивать не получилось, для открывания не приспособлена урна была — мы просто скинули её с моста Патона. Слышно было, как разбилась о ледяную воду. Все втроём пошли. Февраль 1998-го. Холодина. Что в душе, что на улице холодина. Не самое приятное воспоминание.
Бабушка говорила — хочу быть со своим погибшим в Днепре отцом. Пропал без вести при форсировании Днепра в 1943-м году.
Он вроде был ранен, а машину, отвозившую раненых, фрицы раздолбали. Вот и «пропал без вести» с десятками других.
Деталь ещё врезалась в память, как дед всплакнул на мосту и обнял эту урну, к щеке прижал. Хоть это и кощунственно, но мне даже в этот момент смешно стало — так это нелепо было.
Чуть не заржал. Живого человека ценить надо было.
Вообще я как-то воспринимал его эмоции тогда как фарс. Хотя она ему дорога была, но у меня, подростка, тогда, видимо, в голове не укладывалось, что можно было её любить и одновременно губить, и вообще так жить по-идиотски.
Юношеский максимализм.
Ведь в нашей семье только одна любила меня по-настоящему.
Саму бабушку я не видел, но ощущение зачем-то испытать дали. Давно забытое, с детства ещё. Я сижу за столом, из окна льётся солнечный свет. Полная безмятежность. Всё хорошо, а будет ещё лучше. Вот это я очень давно утратил.
У бабушки, как и у меня, в гороскопе Луна во Льве была — по этой части мы родня. Но это ощущение создавала именно она, а не детство.
И только бабушка была Солнцем — стабильный, согревающий свет. Не сжигающий, как огонь Овна, не тлеющий перепадами, как огонь Стрельца, а животворящий огонь Льва.
Больше всех в нашей семье любви достойна была бабушка.
Всю жизнь старалась, чтоб было по-людски и чтоб всем было хорошо — и душой старалась, и деньги все отдавала, пока дедушка складывал их — а оно всё равно по-скотски получалось. Умерла, когда мне было двенадцать лет. Очень тяжело и долго болела.
И завещала нам не грызться на розовой бумажке, но и то не сбылось… Я смог настоять лишь, чтобы выполнили последнюю волю относительно развеивания над Днепром, так как слышал о ней неоднократно из первых уст — а дед и тут решил по-своему. Тут уж в меня будто дьявол вселился, хоть и всего 13 было.
Там развеивать не получилось, для открывания не приспособлена урна была — мы просто скинули её с моста Патона. Слышно было, как разбилась о ледяную воду. Все втроём пошли. Февраль 1998-го. Холодина. Что в душе, что на улице холодина. Не самое приятное воспоминание.
Бабушка говорила — хочу быть со своим погибшим в Днепре отцом. Пропал без вести при форсировании Днепра в 1943-м году.
Он вроде был ранен, а машину, отвозившую раненых, фрицы раздолбали. Вот и «пропал без вести» с десятками других.
Деталь ещё врезалась в память, как дед всплакнул на мосту и обнял эту урну, к щеке прижал. Хоть это и кощунственно, но мне даже в этот момент смешно стало — так это нелепо было.
Чуть не заржал. Живого человека ценить надо было.
Вообще я как-то воспринимал его эмоции тогда как фарс. Хотя она ему дорога была, но у меня, подростка, тогда, видимо, в голове не укладывалось, что можно было её любить и одновременно губить, и вообще так жить по-идиотски.
Юношеский максимализм.