Полынь
Автор: Людмила
- Просмотров: 870
- 2 комментария
Полынь
— Любовь, Мишка, она разная бывает, — негромко говорила бабушка Арина. Вязальные спицы то быстро мелькали в её руках, то вдруг замирали, когда бабушка задумывалась, уходила памятью в прошлое. — У кого как цветок луговой, а у кого полынь горькая.
Семнадцатилетний внук Арины Мишка слушал бабку с лёгкой усмешкой — что она, старая, о любви знать может? Когда бабка в очередной раз надолго замолчала, он, чтобы поддержать разговор, спросил:
— Ну, а у тебя-то самой какая была?
— У меня… — бабка Арина вздохнула. — У меня, Мишка, она как солнышко была. И светила, и грела. Чудилось мне, что птица я, лечу высоко в небе, и так легко мне, радостно. Помню, делаю что, а сама пою, пою. Свекруха в это время спросит что, а я не слышу. Она только головой покачает, махнёт рукой, да и пойдёт прочь. Вася мой поздно с поля приходил, на тракторе работал. Ночь уже, а увижу его — солнышко в небе светит.
Мишкин дед погиб перед самой победой. Много рассказывала про него бабушка Арина, а вот про любовь первый раз заговорила. Разговор интересовал парня всё больше. Была для этого причина — был он сам влюблён, сильно, безоглядно. Вот и хотелось ему слушать про эту самую любовь. Только уж больно странно бабка говорила — цветы, солнце, полынь… Любовь — это такое… Такое… Но сколько бы ни пытался Мишка найти подходящие слова, ничего у него не выходило.
— Ну, а потом-то, баб? Когда дед погиб? Тогда как полынь стала, любовь-то?
— Нет, Мишка, полынь — это другое. Просто солнышко светить перестало. Будто в душе свет погасили. Черным-черно вокруг стало. Да что ты, ягода моя, всё про любовь да про любовь? Ох, старый да малый, у одного ума ещё нету, а у другой всё ветром повысвистывало. Ладно, хватит, давай-ка лучше чайку свежего заварим.
— Да заварю я, заварю! Одно другому не мешает. Ты только говори, бабуля! — Мишка, пожалуй, впервые в жизни понял, что не знал, не понимал он до сих пор свою бабушку. Всегда она для него была просто старушка, которая хлопочет по дому, стряпает, вяжет носки, управляется во дворе. Маленьким слушал её необычные какие-то сказки, от которых порой кидало в дрожь от страха, но конец у этих сказок всегда был добрый и весёлый. Он прижимался к бабушке и облегчённо, счастливо смеялся.
Мишка был единственным внуком бабки Арины — сын со снохой наследников больше не хотели, а у дочки из-за болезни детей и вовсе не было. Каждое лето приезжал к ней внук из города на все каникулы. Чем взрослее становился Мишка, тем больше становился похожим на деда — высокий, светловолосый, глаза синие, как летом в поле лён. Смотрела она на него, переводила взгляд на выцветший портрет Васи и чувствовала, что солнышко снова пробивается сквозь мрак туч…
… У Мишки в этот день что-то перевернулось в душе. Своими сердечными тайнами он не мог поделиться ни с родителями, ни с друзьями — стыдился, боялся, что поднимут на смех. Теперь знал — бабушка не засмеётся, не унизит. А он-то думал, что она такая старая, куда уж ей до любви.
— Баба, вот ты мне про цветы тут говорила. А бывает любовь, например, как колокольчик?
— А то! Звону много от такой любви, а вянет скоро. — Бабка Арина сняла очки, положила на стол вязание. — Миша, не гоняйся ты за Катькой, а? Она старше тебя. Да не в этом даже дело. Играется она с тобой, как кошка с мышкой. Неужто не видишь? — Бабушка Арина горестно покачала головой, помолчала. — Ведь хотел тебя отец нынче куда-то на юг отправить, почему не поехал? По бабке соскучился?
У Мишки запылали щёки. Да, в это лето он приехал в деревню из-за Кати, черноглазой худенькой девушки, с которой познакомился прошлым летом. Гуляли до утра, она, смеясь, позволяла целовать себя в щёку. Писал ей письма из города, она отвечала. Мишка был на седьмом небе от счастья. Засыпая, он словно наяву ощущал под своими губами бархатную, пахнущую летом щёку любимой. И теперь он с нетерпением дожидался вечера, когда в клубе снова после такой долгой разлуки увидит Катю.
— Ба, а полынь-то — это как? Бабка Арина вдруг не на шутку рассердилась:
— Как, как! Чего закакал-то? С чайника вон уже крышку сносит, а он мне тут…
Когда Мишка собирался в клуб, бабка Арина всё порывалась сказать ему что-то, глядела на него жалостливо, потом вдруг скомандовала:
— Собрался — иди! Чего вертишься перед зеркалом, как красная девка!
Катю он узнал бы из тысячи даже на самой людной улице города.
— Катюша! — радостно окликнул он её.
Девушка повернулась:
— А, это ты. Привет. — Голос её был равнодушен и сух. — Пошли, Коля, а то на фильм опоздаем. — Она хозяйским жестом подхватила под руку молодого морячка, кокетливо вздёрнула черноволосую головку, и они направились в клуб.
Мишка, ещё не осознав до конца, что случилось, по инерции двинулся вслед за ними. Всё происходящее казалось ему нелепым сном, он тряс головой, до боли сжимал веки и снова открывал глаза — ничего не менялось: его Катя шла с другим, буквально в двух шагах, не обращая на него никакого внимания.
— Это и есть твой воздыхатель? — услышал он голос морячка. — Салабон. Хотя… Письма писать умеет. Нам бы его на флот, сочинял бы для всех. Талант. Ты смотри, Катюха, у меня! Уведёт ещё малой!
— Коль, ну хватит уже! Ну, втюрился парнишка, я-то здесь при чём? Зато, хоть геологи приезжие прошлым летом не приставали — я же с кавалером! — Катин звонкий смех заставил Мишку очнуться и замедлить шаг. Катя, словно почувствовав его взгляд, обернулась. Её лицо… Он никогда прежде не видел у неё такой улыбки, такого счастливого блеска в её глазах.
— Мишка, а я замуж выхожу! Познакомься, вот мой Коля!
Мишка пришёл в себя за дальней околицей села. Как его занесло туда, сколько времени здесь провёл, он не помнил. Почему-то первой мыслью, которая смогла достучаться до его затуманенного мозга была: « Бабушка волнуется, не спит».
Обессиленный от всего произошедшего, уставший от дальней «прогулки», он открыл калитку и, забыв, что сам же положил внизу доску, чтобы не выбегали на улицу желтопузые цыплята, запнулся за неё и во весь пласт растянулся на земле. И тут же ему ударил в нос запах — горьковатый, тягучий и обволакивающий, знакомый с детства — полынь. Словно борясь с врагом, Мишка с остервенением драл её непослушные стебли, но от этого запах становился только сильнее. Зачем-то он лизнул руку, пропитавшуюся соком полыни, и скривился от горечи…
Мишка влетел а дом с зажатым в руке пучком горькой травы:
— Баба-а! Я понял! Полынь – это — предательство, обман!!! Сволочи, все сволочи! — Он повалился на колени перед бабкиной кроватью и заплакал навзрыд, как когда-то в детстве, разбив до крови колено.
Бабка Арина молча гладила русую голову внука, дала ему выплакаться всласть, а потом тихо сказала:
— Понял ты, ясный мой, да не всё. Полынь — это ещё и лекарство для таких неразумных как ты. Кто раз её попробовал — больше не захочет. Полынь — она в чувство приводит, будто говорит — не лезь туда, где тебе не место. Зато цветики у неё какие — вроде бы и не видно их совсем, никчёмные с виду, а приглядись — солнышки маленькие. Это уж, родной мой, не нами предназначено, кому как к большому солнцу идти — прямой дорогой или через горькую полынь.
В ту ночь Мишке снились диковинные луговые цветы, а над ними полыхающий диск огромного солнца…
— Любовь, Мишка, она разная бывает, — негромко говорила бабушка Арина. Вязальные спицы то быстро мелькали в её руках, то вдруг замирали, когда бабушка задумывалась, уходила памятью в прошлое. — У кого как цветок луговой, а у кого полынь горькая.
Семнадцатилетний внук Арины Мишка слушал бабку с лёгкой усмешкой — что она, старая, о любви знать может? Когда бабка в очередной раз надолго замолчала, он, чтобы поддержать разговор, спросил:
— Ну, а у тебя-то самой какая была?
— У меня… — бабка Арина вздохнула. — У меня, Мишка, она как солнышко была. И светила, и грела. Чудилось мне, что птица я, лечу высоко в небе, и так легко мне, радостно. Помню, делаю что, а сама пою, пою. Свекруха в это время спросит что, а я не слышу. Она только головой покачает, махнёт рукой, да и пойдёт прочь. Вася мой поздно с поля приходил, на тракторе работал. Ночь уже, а увижу его — солнышко в небе светит.
Мишкин дед погиб перед самой победой. Много рассказывала про него бабушка Арина, а вот про любовь первый раз заговорила. Разговор интересовал парня всё больше. Была для этого причина — был он сам влюблён, сильно, безоглядно. Вот и хотелось ему слушать про эту самую любовь. Только уж больно странно бабка говорила — цветы, солнце, полынь… Любовь — это такое… Такое… Но сколько бы ни пытался Мишка найти подходящие слова, ничего у него не выходило.
— Ну, а потом-то, баб? Когда дед погиб? Тогда как полынь стала, любовь-то?
— Нет, Мишка, полынь — это другое. Просто солнышко светить перестало. Будто в душе свет погасили. Черным-черно вокруг стало. Да что ты, ягода моя, всё про любовь да про любовь? Ох, старый да малый, у одного ума ещё нету, а у другой всё ветром повысвистывало. Ладно, хватит, давай-ка лучше чайку свежего заварим.
— Да заварю я, заварю! Одно другому не мешает. Ты только говори, бабуля! — Мишка, пожалуй, впервые в жизни понял, что не знал, не понимал он до сих пор свою бабушку. Всегда она для него была просто старушка, которая хлопочет по дому, стряпает, вяжет носки, управляется во дворе. Маленьким слушал её необычные какие-то сказки, от которых порой кидало в дрожь от страха, но конец у этих сказок всегда был добрый и весёлый. Он прижимался к бабушке и облегчённо, счастливо смеялся.
Мишка был единственным внуком бабки Арины — сын со снохой наследников больше не хотели, а у дочки из-за болезни детей и вовсе не было. Каждое лето приезжал к ней внук из города на все каникулы. Чем взрослее становился Мишка, тем больше становился похожим на деда — высокий, светловолосый, глаза синие, как летом в поле лён. Смотрела она на него, переводила взгляд на выцветший портрет Васи и чувствовала, что солнышко снова пробивается сквозь мрак туч…
… У Мишки в этот день что-то перевернулось в душе. Своими сердечными тайнами он не мог поделиться ни с родителями, ни с друзьями — стыдился, боялся, что поднимут на смех. Теперь знал — бабушка не засмеётся, не унизит. А он-то думал, что она такая старая, куда уж ей до любви.
— Баба, вот ты мне про цветы тут говорила. А бывает любовь, например, как колокольчик?
— А то! Звону много от такой любви, а вянет скоро. — Бабка Арина сняла очки, положила на стол вязание. — Миша, не гоняйся ты за Катькой, а? Она старше тебя. Да не в этом даже дело. Играется она с тобой, как кошка с мышкой. Неужто не видишь? — Бабушка Арина горестно покачала головой, помолчала. — Ведь хотел тебя отец нынче куда-то на юг отправить, почему не поехал? По бабке соскучился?
У Мишки запылали щёки. Да, в это лето он приехал в деревню из-за Кати, черноглазой худенькой девушки, с которой познакомился прошлым летом. Гуляли до утра, она, смеясь, позволяла целовать себя в щёку. Писал ей письма из города, она отвечала. Мишка был на седьмом небе от счастья. Засыпая, он словно наяву ощущал под своими губами бархатную, пахнущую летом щёку любимой. И теперь он с нетерпением дожидался вечера, когда в клубе снова после такой долгой разлуки увидит Катю.
— Ба, а полынь-то — это как? Бабка Арина вдруг не на шутку рассердилась:
— Как, как! Чего закакал-то? С чайника вон уже крышку сносит, а он мне тут…
Когда Мишка собирался в клуб, бабка Арина всё порывалась сказать ему что-то, глядела на него жалостливо, потом вдруг скомандовала:
— Собрался — иди! Чего вертишься перед зеркалом, как красная девка!
Катю он узнал бы из тысячи даже на самой людной улице города.
— Катюша! — радостно окликнул он её.
Девушка повернулась:
— А, это ты. Привет. — Голос её был равнодушен и сух. — Пошли, Коля, а то на фильм опоздаем. — Она хозяйским жестом подхватила под руку молодого морячка, кокетливо вздёрнула черноволосую головку, и они направились в клуб.
Мишка, ещё не осознав до конца, что случилось, по инерции двинулся вслед за ними. Всё происходящее казалось ему нелепым сном, он тряс головой, до боли сжимал веки и снова открывал глаза — ничего не менялось: его Катя шла с другим, буквально в двух шагах, не обращая на него никакого внимания.
— Это и есть твой воздыхатель? — услышал он голос морячка. — Салабон. Хотя… Письма писать умеет. Нам бы его на флот, сочинял бы для всех. Талант. Ты смотри, Катюха, у меня! Уведёт ещё малой!
— Коль, ну хватит уже! Ну, втюрился парнишка, я-то здесь при чём? Зато, хоть геологи приезжие прошлым летом не приставали — я же с кавалером! — Катин звонкий смех заставил Мишку очнуться и замедлить шаг. Катя, словно почувствовав его взгляд, обернулась. Её лицо… Он никогда прежде не видел у неё такой улыбки, такого счастливого блеска в её глазах.
— Мишка, а я замуж выхожу! Познакомься, вот мой Коля!
Мишка пришёл в себя за дальней околицей села. Как его занесло туда, сколько времени здесь провёл, он не помнил. Почему-то первой мыслью, которая смогла достучаться до его затуманенного мозга была: « Бабушка волнуется, не спит».
Обессиленный от всего произошедшего, уставший от дальней «прогулки», он открыл калитку и, забыв, что сам же положил внизу доску, чтобы не выбегали на улицу желтопузые цыплята, запнулся за неё и во весь пласт растянулся на земле. И тут же ему ударил в нос запах — горьковатый, тягучий и обволакивающий, знакомый с детства — полынь. Словно борясь с врагом, Мишка с остервенением драл её непослушные стебли, но от этого запах становился только сильнее. Зачем-то он лизнул руку, пропитавшуюся соком полыни, и скривился от горечи…
Мишка влетел а дом с зажатым в руке пучком горькой травы:
— Баба-а! Я понял! Полынь – это — предательство, обман!!! Сволочи, все сволочи! — Он повалился на колени перед бабкиной кроватью и заплакал навзрыд, как когда-то в детстве, разбив до крови колено.
Бабка Арина молча гладила русую голову внука, дала ему выплакаться всласть, а потом тихо сказала:
— Понял ты, ясный мой, да не всё. Полынь — это ещё и лекарство для таких неразумных как ты. Кто раз её попробовал — больше не захочет. Полынь — она в чувство приводит, будто говорит — не лезь туда, где тебе не место. Зато цветики у неё какие — вроде бы и не видно их совсем, никчёмные с виду, а приглядись — солнышки маленькие. Это уж, родной мой, не нами предназначено, кому как к большому солнцу идти — прямой дорогой или через горькую полынь.
В ту ночь Мишке снились диковинные луговые цветы, а над ними полыхающий диск огромного солнца…
