Бабусины каникулы

Домывая посуду, Вера Игнатьевна по привычке прикидывала в уме предстоящие дела: что в первую очередь, а что можно отложить на потом. В первую очередь покормить внука. Вон как исхудал в своём городе! Да и что взять с них, городских — питаются невесть чем, сплошная химия. А тут и молочко парное, и сметанка, и в огороде всё поспело. Поздно привезли в этом году Сеньку. Всё какие-то дела неотложные. Закончил парнишка первый класс — отправляйте в деревню к бабке с дедом, нечего ему ещё и летом дымом городским дышать. А теперь уже и лето на исходе. Ну, привезли всё же, и, слава Богу. Разворачивайся, бабка! Вера Игнатьевна усмехнулась про себя — бабка! В сорок-то шесть лет! А куда денешься? Дочку сама родила рано, и та с внуком не задержалась — на втором курсе замуж выскочила.
Вера Игнатьевна сполоснула посуду и направилась с тазиком во двор, воду выплеснуть. На крылечке ей что-то подвернулось под ноги, успела только охнуть — таз, описав в воздухе замысловатую кривую, полетел сам по себе, оставляя за собой сверкающий шлейф воды. Бабушка и посудина приземлились почти одновременно, правда, таз успел проделать куда более длинный путь — всё же весовые категории разные. Сидя на земле, потирая ушибленное колено, Вера Игнатьевна растерянно оглядывалась по сторонам, соображая, что же послужило причиной её внезапного падения. И вот она увидела это…
— Сенька! Ах ты, изверг такой! Ты что же это творишь?!

На шум из дома вышел Семён старший, Сенькин дед.
— Ты погляди, чего он удумал, погляди! И ведь прямо под ноги положил, негодник!
Виной всему оказалась средних размеров тыква. Хотя это была уже не совсем тыква. На блестящей жёлтой шкуре ножом были выдолблены глаза, нос, рот с улыбкой «до ушей». И всё это обрамлял почти новый бабкин платок, завязанный узлом под «подбородком» и для крепости, чтобы не соскальзывал, прибитый к тыкве двумя гвоздями. Семён Иванович повертел «произведение искусства» в руках и вдруг басом, зычно захохотал:
— А ведь вылитая ты! Особенно щёки! Ну, внучок!..
— Весь в деда! — поднимаясь с земли, с ехидцей произнесла пострадавшая.
— Вот куда убежал, сорванец? Ладно, пока рубашонки его состирну. Есть захочет, прибежит.
Вера Игнатьевна направилась к завалинке, куда поставила корыто, чтобы водичка на солнышке нагревалась.
— Вот те на! А где оно, корыто?
На завалине лежали замоченные с утра Сенькины футболки.

— Да вон оно, твоё корыто! — Семён Иванович показал куда-то в сторону улицы.
… Посреди вечно не просыхающей лужи торчало бабкино корыто. В нём восседал Сенька, видимо возомнивший себя морским волком, бороздящим просторы океана. На городского опрятненького мальчика, каким его доставили в деревню родители, он не был похож даже отдалённо — в растрепавшихся русых волосах запуталась какая-то солома, ноги были чернее грязи до самого того места, где начинались шорты. Да и остальные части тела — руки, шея, лицо, тоже были какого-то эфиопского цвета. Запланированная бабушкой маленькая постирушка грозила превратиться в грандиозную головомойку. Во время купания Вера Игнатьевна с пристрастием допрашивала внука — зачем он положил тыкву прямо под ноги.
— Бабуся, ну, будто что у нас хеллоуин! Я хотел, чтобы ты только чуточку напугалась, а потом бы всем стало смешно.
— Да уж, смешнее некуда. Ладно, хоть ноги не переломала. Насмотритесь всякой гадости по телевизору, прости, Господи…
Вымытый и накормленный Сенька, улучив момент, опять выскользнул на улицу. Оттуда скоро донёсся заполошный крик петуха и испуганное кудахтанье куриц.
Выскочив на крыльцо (предварительно посмотрев под ноги), Вера Игнатьевна увидела стоящего посреди двора внука с пучком петушиных перьев.
— Ты зачем это сделал, безобразник?
— А чего он? Я только хотел одно перышко взять. На память, а он как заорал… Ну, и вот…
— Это у бедного петьки только одно перо в хвосте осталось! Его же теперь даже куры соседские засмеют, не говоря уж о петухах. Стыдоба, да и только!

— Правда, засмеют? — Сенька не на шутку расстроился, по себе знал, как
плохо, когда над тобой смеются, — А может, их обратно можно вставить?
— По уму, тебе бы их вставить, Семён Викторович, чтоб летел ты до своего города с попутным ветром! Ведь двух дней не погостил, а натворить успел — на десятерых хватит! — И бабушка принялась перечислять все Сенькины «подвиги». Выпустил из клетки крола, за которым потом дед гонялся часа два. Кормил кота сметаной прямо из крынки. Проверял, сырые или варёные яйца несут куры. Разбив пять штук, выяснил, что сырые, даже не всмятку. Забросил в колодец новый мяч, потом ревел белугой, пока дед не исхитрился и не поймал его ведром. Ну, и так ещё много чего по мелочам,
— Вот что, милый мой. Сейчас же звоню матери, пусть забирает тебя! Поезжай к бабушке Лиде, у неё кроме канарейки хозяйства никакого, пусть с тобой помается.
— Не хочу в город, не хочу к бабе Лиде! Скучно там! — заныл Сенька.
— Зато тут куда как весело! Совсем распоясался! Иди в дом сейчас же, книжку какую почитай, что ли…
Через полчаса Вера Игнатьевна обнаружила внука на диване. Он уснул над книжкой, зажав в руке недоеденную ватрушку. Бабушка осторожно убрала всё и положила под Сенькину голову подушку. Он открыл глаза, потянулся к бабушке тёплыми ручонками, прижался к ней, и сказал сонным голосом:
— Не надо маме звонить. Тогда ведь у меня совсем каникул не будет. И у тебя тоже. Правда же, ба?
— Правда, Сенюшка. У меня уж точно. Какие же без тебя каникулы? Спи…