Папа у меня один!

Я выросла с отчимом, хотя ни разу в жизни я его так не называла! Это был мой папа, самый родной, самый добрый, самый заботливый, словом, самый-самый!
Мой родной папаша бросил мою мать, когда она была беременна мной. Говорят, потом он пару раз приезжал, но я была слишком мала, чтобы помнить это. Когда мне было два года, мама вышла замуж за отчима, который был из семьи сосланных в наши края репрессированных молдован. Потом их реабилитировали и разрешили вернуться на родину, но папа не поехал вместе с остальными. Россия стала ему второй родиной. Матерью, а не мачехой, как Молдавия.
Здесь он добился всего — любимая работа (папа был кузнецом высшего разряда), уважение, собственный дом, хозяйство, крепкая семья. Правда, я так и осталась единственным ребенком – родная дочка мамы и отчима умерла в девять месяцев, а больше детей им бог не дал. Поэтому вся отцовская любовь досталась мне одной.
Я всегда знала, что папа мне не родной, никто и пытался скрывать это от меня. Честно говоря, меня это мало заботило. Я любила отца. Мы с ним были большими друзьями. Он всю жизнь баловал меня, помогал во всем.
Мне шел шестнадцатый год, когда случилось ЭТО. Я и сейчас, спустя много лет, помню все до мелочей. Была зима. Суббота. Я пришла из школы и сразу почувствовала что-то неладное. Мама не начала, как обычно, расспрашивать меня о школе, она стояла у плиты спиной ко мне. Папа сидел на маленькой скамеечке возле открытой печки и курил. Тушил одну сигарету и тут же подкуривал новую. На меня он посмотрел как-то настороженно. Я лихорадочно вспоминала, в чем могла провиниться. Двоек у меня отродясь не бывало и вообще, в школе у меня все хорошо. И не в школе тоже. Не обнаружив за собой никакой вины, я спросила:
— А есть мы сегодня будем? А то я после физкультуры есть хочу, как волк! — Говорила беззаботно, а на душе было неспокойно. И тут мама молча протянула мне письмо, потом сказала:
— Это тебе от отца.
Я удивленно пожала плечами и взяла в руки конверт. От отца?! Он что, говорить разучился? Нет, тут что-то другое!
Конверт был распечатан, то есть, письмо уже прочитали до меня. Я вытащила из конверта сложенный вчетверо тетрадный листок. Почерк незнакомый. Но у меня почему-то задрожали руки.
«Здравствуй, милая дочка! Прости, что долго не давал знать о себе. Так получилось. Но теперь ты большая и можешь понять…» — Меня словно чем-то тяжелым по затылку огрели. До меня, наконец, дошло!!! Это же от того… От папашки так называемого! Никакого зова крови я не почувствовала, как это пишут в книгах. Я ощутила, как в душе нарастает злоба и ненависть. По инерции прочитала еще пару строк: «Приезжай ко мне на каникулы, познакомишься с братом». Ага, сейчас, шнурки только поглажу!
Я довольно бесцеремонно сдвинула папу со скамеечки и увидела слезы в его глазах. Вот тут мне стало по-настоящему страшно. Сидя у открытой печки, я нащупала в конверте еще что-то. Фотография. Его фотография, этого дядьки! Я разорвала фото и письмо, швырнула в печь и по-взрослому сказала:
— Да гори оно все синим пламенем! — Бумага на раскаленных углях и в самом деле занялась голубоватым огнем. Вместе с письмом сгорали мои страхи, вместе с дымом улетучивалась ненависть к незнакомому мужчине, посмевшему нарушить покой в нашей семье. Его, этого человека, просто не стало. Как, впрочем, никогда и не было…
Я вскочила со скамейки, обняла папу:
— Да ну её, эту еду! Ты же сказал, что пойдем сегодня лыжи покупать!
— Обязательно пойдем! – Папа погладил меня по голове и засмеялся. Все встало на свои места.
До сих пор мне не ясно одно: откуда тот мужчина узнал наш адрес? Раньше мне никто не смог ответить, а сейчас уже и спросить не у кого…