Гадания

Сколько помню я бабушку, столько она любила гадать на картах. По всему большому дому, по всем комнатам, в кухне, на открытой террасе, были разбросаны старые засаленные колоды карт с измятыми краями. Бабушка гадала на всех попеременно, каждый день. Всегда усаживалась где-то в уголке, и, слюня указательный палец, она принималась тасовать колоду. Взгляд ее при этом делался хитрым-хитрым, словно она задумывала что, и мысль, казалось, уносилась очень далеко. Она гадала знакомым, приходившим к ней,
друзьям, маме, мне не гадала, потому как я считалась очень молодой для этого дела. Но я, старательно подглядывая за ней, тайно научилась мастерству гадания, и потому сама себе раскладывала пасьянсы, пытаясь объяснить значение выпавших
карт. Помню в то первое лето, когда мне так отчаянно хотелось гадать, выпадали все какие-то любовные карты, короли, страдавшие по мне, а мне было всего 14 лет.

Наутро я просыпаюсь, едва растягивая затекшие после долгого сна на мягкой перине, члены и поворачивая голову, вижу, как сквозь приоткрытую в кухню дверь светится узкая полоса дневного света. В деревне невозможно долго спать, но я все-таки провалялась до 11-ти. В кухне уже лежат купленные бабушкой мне на завтрак булочки. Сама бабушка сидит подле стола и кормит кусочками намокшего в молоке, хлеба рыжего с хитрой исцарапанной мордой кота Рыжика. Он радостно жует кусочки, пищу совсем не интересную городским котам. После завтрака я, бросая многозначительный взгляд на старые засаленные колоды карт, лежащие на полочке у стола, прошу бабушку погадать. С некоторых пор это занятие не увлекает ее, как прежде, что странно и больно мне, потому как даже и эта маленькая черточка, проявившаяся в ее характере, свидетельствует о необратимых переменах, случившихся с бабушкой. Она стареет тем стремительнее, чем я становлюсь взрослой женщиной. Бабушка берет своими узловатыми, изуродованными артритом
пальцами одну из колод, и, слюня, как в старое доброе время, указательный палец, принимается тасовать, глядя куда-то поверх меня взором, внезапно затуманившимся и сделавшимся невероятно хитрым. Я слежу за каждым ее движением. Вот она поддевает карты, для чего-то смешивая две половины колоды, верхнюю и нижнюю, и снова начинает мешать, после чего просит снять меня левой рукой. Я снимаю часть карт, и бабушка продолжает свое таинственное занятие, как будто беззвучно говоря с картами, нашептывая им, что нужно делать. Рыжик трется о мои ноги, подымая худую некрасивую мордочку с волнистыми усами, и разевая пасть, хриплым баском говорит «Мяу!» Я глажу его шершавую голову, продолжая следить за бабушкой. Вот она принимается раскладываться на столе карты вокруг заранее приготовленной крестовой дамы, уже давно дожидавшейся начала гадания. Крестовая дама- это я, а прежде меня загадывали червовой, потому как я была очень молоденькой девочкой. У бабушки существует своя особенная градация дам и королей, в зависимости от возраста загадываемых на человека. Переворачивая карты, лежавшие рубашкой вверх, бабушка неторопливо рассказывает, опять-таки глядя куда-то мимо меня, словно читая ответы в неясном просвете двери, откуда потом вливаются в полутемную кухню солнечные лучи:

— Какая-то тяжелая дума у тебя на сердце… Да, вот она.- бабушка указывает на пиковый туз, оказавшийся на крестовой даме, а все карты лежащие на даме означают неизменно душевные и сердечные склонности гадающего.- Но дума эта пустая. Хлопот много тебе предстоит, неприятные тоже есть…Замуж в этом году не выйдешь!- вдруг веско заключает она, глядя на бубнового короля.
— А вообще выйду?- мечтательно интересуюсь я, воображая бабушку эдакой ведуньей, способной угадать будущее.
— Не знаю, не знаю…. В ближайшее время точно нет! Ой, что же это у вас в Москве цей женихов нема совсем? Охохо!- вздыхает бабушка, крайне озабоченная моей будущностью. Ей бы уже очень хотелось выдать меня замуж, а все никак не отыщу себе спутника жизни.
-А на работе что ж никого ты себе не присмотришь?- продолжает она, выкладывая карты в произвольном порядке, и видя в их прихотливом узоре, что-то недоступное моему поверхностному взору. –А вот…равзе Мыколу тебе?
— Какого Мыколу, бабушка?
— Ну Кольку… сына Осипчуков. Помнишь, как он за тобой бегал?
Я осторожно пробираюсь в изгибах памяти, и тотчас в голове моей возникает образ белобрысого смешного мальчугана, но только образ, неясный, размытый, как испорченная водой фотография, потому как лица Мыколы я никак не могу вспомнить.
— Нет, бабушка, Мыкола мне не подойдет!
— Почему? Он шофером работает, его батька пристроил. Не пье… трошке разве! Чаго же? Будешь туточки жить, а не в Москвовии своей.
— Эх, бабушка!- улыбаюсь я.